1. Особенности динамики современного мирового инвестиционного процесса.
Российская экономика уже достаточно глубоко вписана в мировую. И потому российский инвестиционный процесс невозможно рассматривать в отрыве от мирового инвестиционного климата. А в нем сейчас происходят очень важные изменения.
Во-первых, в течение почти десятилетия наблюдался резкий опережающий рост инвестиций в отрасли так называемой "новой информационной экономики" (компьютеры, телекоммуникации, мобильная связь и т.п.), в ущерб отраслям "традиционной экономики". Однако при этом обнаружилось, что показатели увеличения производительности труда катастрофическим образом (в 2-3 раза) отстают от масштабов наращивания инвестиций.
Иными словами, хотя информационные технологии во многих случаях качественно улучшают характер производственной деятельности, продукции и услуг, мировое хозяйство недостаточно усваивает достижения "новой экономики" в виде прямого и очевидного роста совокупного общественно-полезного продукта. И, как следствие, рынки акций "новой экономики" стремительно теряют в массе (только в Европе суммарная рыночная цена 150 крупнейших интернет-компаний за год обрушилась в 4 раза).
Но за время "инвестиционной паузы" в традиционных отраслях, связанной с оттоком капиталов в "новую экономику", темпы роста мирового хозяйства существенно замедлились. Налицо явная рецессия, о которой уже откровенно говорят крупнейшие экономические авторитеты. При этом состояние большинства сегментов "старой экономики" заметно ухудшилось, что требует крупных вливаний в основной капитал. В условиях рецессии ни денег, ни решимости инвесторов на это не хватает. И в результате мировой объем прямых иностранных инвестиций, который в 2000 г. составлял более 1300 млрд. долл., в 2001 г. падает более, чем на 40% - примерно до 740 млрд. долл. Но и этот падающий объем относится в основном вовсе не к обновлению мирового воспроизводственного контура. Его главная часть (более 80%) - фактически портфельные инвестиции в сделки по слияниям и поглощениям компаний (наращивающие олигопольный характер мировых рынков), а также в приобретение уже существующих активов в ходе приватизации государственных имуществ.
Причем совокупная доля развивающихся стран, включая Россию, в получении прямых иностранных инвестиций, - с 1997 г. по 2000 г. понизилась с 32% до 19%. А все остальные прямые инвестиции идут в высокоразвитые страны, прежде всего в США, Великобританию, Канаду, Францию, Германию.
Гораздо большие масштабы имеют портфельные инвестиции. Только инвестиционные фонды США, резко нарастившие свою мощность после отмены закона Гласса-Стигала 1929 года, запрещавшего совмещение банковской, страховой и инвестиционной деятельности, сегодня контролируют инвестиционный портфель объемом более 4 трлн. долл. Однако лишь около 2% мировых портфельных инвестиций идет на фондовые рынки развивающихся стран. Кроме того, масштабы портфельных инвестиций в развивающиеся страны резко снизились после кризиса 1997-98 гг., когда многие инвесторы потеряли деньги в ходе краха кризисных экономик, а также в ходе нынешнего кризиса в Турции, Аргентине, Бразилии. Совокупное снижение портфельных инвестиций на развивающихся рынках в итоге составило не менее 19-22%.
Результатом кризисных потерь инвесторов в развивающихся экономиках стало гораздо более жесткое отношение к конъюнктурным рискам. И потому большинство инвесторов сегодня вкладывает капитал в ценные бумаги развивающихся рынков лишь в том случае, если они обещают очень высокую доходность. В ходе перечисленных процессов огромная часть инвесторов в последнее время все более явно замыкается в сфере "виртуальных финансов" инвестиционных портфелей, ориентированных на фондовые рынки высокоразвитых стран, и прежде всего США.
Трагические события 11 сентября 2001 г. поставили под сомнение многое в мирохозяйственной системе, и в том числе в ее инвестиционном комплексе. Теракты и их последствия показали, что даже бывший образец минимальных инвестиционных рисков - США - вовсе таковым не является.
Несмотря на беспрецедентное (такого не было более 40 лет) снижение ФРС цены кредита до 2%, ниже уровня инфляции, инвестиционная активность в США неуклонно падает. Как падает она в целом, хотя и медленнее, чем в США (в том числе за счет оттока из Америки части "горячих денег") в Европе. Наконец, еще хуже после 11 сентября стала и без того плохая инвестиционная ситуация в Японии. А поскольку это происходит на фоне рецессии общемирового характера, выявившейся задолго до 11 сентября, инвесторы ищут ответы на вопросы: какие инвестиции позволят хотя бы сохранить капитал, не говоря уж о его приращении?
Совсем короткие и чисто спекулятивные? Портфельные долговременные? В сырье, инфраструктуру? В производство отраслей реальной экономики? В какие-либо сферы инновационного бизнеса (хай-тек, медиа, информационные технологии)? В каких странах, с какими рисками, с какими возможностями их страхования, под какие (и чьи) гарантии? На "старых" или "развивающихся" рынках?
В результате "горячие деньги" мечутся по миру, не слишком понимая, где им следует остановиться и закрепиться. При объеме ежедневных международных финансовых сделок порядка 2 трлн. долл. - пляска фондовых индексов крупнейших бирж на уровне нескольких процентов в сутки показывает, что эта проблема очень далека от решения. И теперь уже не маргинальные антиглобалисты, а крупные западные политики и экономисты начинают публично и подробно обсуждать идею установления так называемого "налога Тобина" (налога на финансовые транзакции на уровне долей процента от переводимых сумм). Поскольку прибыльность большинства биржевых операций близка к этому уровню, предполагается, что введение такого налога, который нобелевский лауреат Джеймс Тобин предложил еще в начале 70-х годов, обессмыслит значительную часть финансовых спекуляций, а заодно позволит аккумулировать крупные международные ресурсы для оказания помощи "бедным странам".
О целесообразности введения "налога Тобина" уже летом, до терактов, заявили высшие лица в Бельгии, поставив проблему на обсуждение в Европарламенте. После терактов вопрос о "налоге Тобина" поднимают бывший министр финансов Германии Оскар Лафонтен, премьер Франции Лионель Жоспен, канцлер Германии Герхард Шредер, министр финансов Великобритании Гордон Браун. Наконец, совсем недавно косвенную поддержку этой идеи высказал глава МВФ Хорст Келер. Ведущие политики и экономисты мира ощущают нарастание хаоса на мировых инвестиционных рынках и обоснованно боятся этого хаоса. И хотят попытаться остановить сумасшедший бег хотя бы части "горячих денег".
Но где они могут остановиться, и в какой форме?
Возможность относительно безопасного инвестирования - покупать ценные бумаги правительств и крупнейших корпораций. Пока что, например, доходность долгосрочных казначейских облигаций США в 2-3 раза выше, чем ставка ФРС. Но это - пока. ФРС уже объявила о прекращении выпуска самых надежных и "длинных" - 30-летних - казначейских облигаций. Многие крупнейшие корпорации уже показывают убытки. И тогда что покупать, бумаги каких правительств и корпораций? Кто в условиях нарастающего хаоса рынков устоит, а кто окажется неудачником?
Следующая возможность денег "надолго остановиться" - переход в прямые производственные инвестиции. Однако сфера возможных террористических атак на хозяйственные комплексы в условиях анонимности и заявленного масштаба террора - на наших глазах "расползается" не только по отраслям, но и по регионам мира. Попадание Боингов в башни ВТЦ и Пентагон - это пока только прямой удар в основном по США и по авиации, туризму, страхованию, стройкомплексу.
Но "белый порошок" со спорами сибирской язвы уже давно получают не только в США. А ведь "в запасе" у террористов могут оказаться и другие цели, и другие регионы, и другие способы террора! И тогда в чем состоят коммерческие, институциональные, политические риски инвестирования? Как они могут быть застрахованы и где перестрахованы в ситуации, когда ключевые мировые игроки на страховых рынках резко наращивают тарифы на свои услуги? И как подобные инвестиции вывести, если они окажутся неудачными?
До недавнего времени одной из возможных "тихих гаваней" для капиталов были банки оффшорных юрисдикций. При сравнительно небольшой прибыльности оффшоры обеспечивали достаточно высокую надежность хранения капиталов и к тому же мало интересовались происхождением денег. Однако по крайней мере с весны-лета движение капиталов в оффшоры заметно ограничивается под давлением FATF (Financial Action Task Force) - созданной в 1989 году международной организации для борьбы с "грязными деньгами", а также создаваемых в отдельных странах "финансовых разведок".
А после 11 сентября, когда множество крупнейших банков мира под предлогом борьбы с "сомнительными капиталами" решительно заявило о пересмотре принципов сохранения банковской тайны и корреспондентских отношений с оффшорами, оффшоры как "спокойные гавани капиталов" вообще начинают ставиться под вопрос. И это понятно: где гарантии, что твои деньги не будут - просто из-за оффшорного нахождения - объявлены сомнительными и заморожены либо вообще конфискованы?
Таким образом, после 11 сентября складывается существенно новая инвестиционная мировая ситуация, в которой в сознании массовых инвесторов начинают доминировать малопредсказуемые глобальные (именно глобальные!) политические риски.
2. Инвестиционные возможности России и зарубежный опыт
Сейчас многие говорят, что наши темпы роста (более 5% в нынешнем году) делают Россию одним из наиболее привлекательных объектов для инвесторов. Казалось бы, и успехи в бюджетной сфере налицо, и законодательство быстро меняется к лучшему, и валюта стабильна, и производство растет, и крупнейшие мировые агентства последовательно повышают рейтинг страны. Но инвестиции - и внутренние, и иностранные - в экономику идут очень слабо. Почему?
Почему они почти не идут на фондовый рынок России - понятно. Этот рынок по-прежнему в зачаточном состоянии. Капитализация 200 крупнейших российских компаний вот уже несколько лет колеблется на крохотном уровне около 60 млрд. долл., причем серьезных дивидендов по акциям большинство из них не платит, а риск потерять вложения в результате неожиданной "дополнительной эмиссии акций" - достаточно велик.
Почему они почти не идут на рынок прямых инвестиций (их всего 8% от общей суммы инвестиций в России, или менее 0,4% мировых, и концентрируются они в основном в быстроокупаемых проектах пищевой промышленности, торговли, сферы услуг)? Вопрос: а под какие рынки сбыта и под какие гарантии возврата они должны идти? Внутренний рынок России по большинству товарных позиций сравнительно узок, на внешних рынках конкуренция острейшая и быстро нарастает в связи с мировой рецессией.
А в рейтинге обобщенной конкурентоспособности, который составляет Всемирный экономический форум, Россия в последние годы устойчиво занимает малопочетное примерно 55 место в мире. Кроме того, чистый вывоз капитала из России, согласно статистике платежного баланса, ежегодно составляет более 20 млрд. долл. Из страны постоянно уходят наши собственные деньги в масштабах порядка 4-7% ВВП. Стоит ли удивляться, что в 2000 году, весьма благоприятном для России в экономическом отношении, приток к нам прямых иностранных инвестиций снизился?
При этом все мы понимаем, что Россия заинтересована в первую очередь в прямых инвестициях, причем в таких, которые способны развернуть в сторону постиндустриальных технологий крайне деформированный в направлении сырья хозяйственный контур. Статистика такова: в 2000 г. мы экспортировали 45% добытой нефти, 35% произведенных нефтепродуктов и газа, около 80% минеральных удобрений и около 90% целлюлозы, что составило свыше 80% нашего экспортного товарооборота.
Но одновременно хорошо известно, что на фоне такого деформированного хозяйственного контура сейчас уровень инвестиций в России составляет лишь около 25-30% от уровня 1990 года, а средний возраст установленного и используемого промышленного оборудования превысил 18 лет. По ряду экспертных оценок, накопленный за последние 10 лет нашим хозяйством "инвестиционный долг" самому себе уже превысил 1 трлн. долл.! То есть инвестиции нам насущно необходимы!
В связи с этим стоит рассмотреть два во многом полярных примера стратегий привлечения прямых иностранных инвестиций: аргентинский и китайский.
В Аргентине после кризиса рубежа 80-х - 90-х годов были приняты комплекс монетаристских мер, включая жесткую привязку песо к доллару и строгое соответствие эмиссии песо валютным резервам страны ("валютный совет" доллара), а также политика почти неограниченной либерализации доступа нерезидентов к фондовому рынку и приобретению национальных производственных активов (в том числе на условиях "активы за долги"). В результате, после нескольких относительно благополучных лет "проедания" национальной экономикой полученных за эти активы финансовых ресурсов, оказалось, что пришедшие в страну иностранные инвесторы новых производств почти не создали, а значительную часть старых либо эксплуатируют без какой-либо модернизации, либо остановили, как неконкурентоспособные (одна из оценок нынешней Аргентины в экономической аналитике - "страна мертвых заводов").
И в итоге внутренний корпоративный инвестиционный процесс почти что "умер", а государство, находясь в тисках "валютного совета" доллара и почти неограниченной либерализации рынков, практически полностью лишилось каких-либо механизмов создания автономного спроса, способных блокировать кризисные тенденции.
Сейчас, несмотря на то, что вернувшийся на пост министра финансов Доминго Кавальо сумел реструктуризировать долги на 30 млрд. долл. и получить помощь от МВФ еще на 8 млрд. долл., Аргентина практически в дефолте, фондовая биржа обрушивается, а иностранные капиталы бегут из страны. В чем-то сходная политика привлечения иностранных инвестиций была в Бразилии, Польше, Румынии. И результаты, хотя и менее кризисные, - сходные.
В Китае же прямые иностранные инвестиции идут в стратегически спланированные государством крупные проекты. Финансирование этих проектов включает гарантии и деньги государства и участие частно-корпоративного собственно китайского, а также иностранного капитала. То есть сначала государство создает и включает механизмы автономного (нерыночного) инвестиционного спроса, затем подключает к своим программам через национальную финансовую систему сбережения населения, и лишь после этого в подобные проекты идут деньги и технологии как от внутренних корпоративных инвесторов, так и от зарубежных китайцев-"хуасяо" и иностранных инвесторов.
И в результате именно Китай в последние годы получает не только самый крупный "кусок" из совокупных прямых иностранных инвестиций в развивающиеся страны, но и вполне современные технологии. Благодаря этому Китай за последние 15 лет втрое увеличил свою долю в мировой торговле товарами и в 8 раз - в мировой торговле услугами. При этом инвесторы подчеркивают, что главными преимуществами Китая являются невысокие политические риски и возможность низкопроцентного государственного кредитования создаваемых в стране совместных предприятий.
Таким образом, аргентинская политика привлечения инвестиций имела в целом так называемый "вытесняющий" характер: ее результатом оказалось вытеснение с внутреннего и мирового рынка аргентинских товаров с высокой добавленной стоимостью, упрощение национального воспроизводственного контура и снижение его глобальной конкурентоспособности. В то же время в Китае доминирующая часть инвестиций имеет "вовлекающий" характер: национальное хозяйство получает современные производства, способное эффективно работать как на огромный внутренний рынок, так и на экспорт, и обеспечивает важнейшие для страны инвестиции в инфраструктурные проекты.
Подчеркнем, что в китайском случае решающую роль в привлечении инвестиций нужного типа и качества играет именно государство. И это не случайно. В связи с этим отметим, что в последнее время (особенно после 11 сентября) администрация США также резко повышает роль государства в создании автономного спроса, за что уже получает от неолиберальных экономистов и политиков упреки в возрождении кейнсианского, "рузвельтовского" подхода к экономической стратегии.
Среди признаков такого подхода - и беспрецедентное снижение налогов при наращивании бюджетного финансирования госрасходов, и активная политика стимулирования потребления (чего стоят одни льготные ссуды на покупку автомобилей!), и гигантские налоговые льготы экспортерам, и чрезвычайные компенсации авиакомпаниям, и объявленные планы новых военных программ, и подготовка выпуска государственных военно-восстановительных займов, и "мягкое" давление власти на корпорации с призывами не увлекаться увольнениями персонала.
То есть осознание факта рецессии, возможного экономического кризиса и его потенциальных масштабов, - вызывает к жизни срочный комплекс государственных мер, призванных восполнить обнаружившийся дефицит эффективности собственно рыночных регулирующих механизмов, и прежде всего в сфере автономного (в том числе именно инвестиционного) спроса. Эти меры уже дают очевидный результат: политические риски для капиталовложений в США, несмотря на теракты, оцениваются инвесторами как вполне удовлетворительные, что и позволяет удерживать от катастрофического падения в целом достаточно "больной", по большинству авторитетных оценок, американский фондовый рынок
3. Проблемы российского инвестиционного климата
Прежде всего, решение инвестиционных проблем России прямо связано с вопросом минимизации политических рисков.
Это означает, во-первых, что недопустима экономия на социальных расходах (пенсии, стипендии, пособия) и зарплатах. В связи с этим стоит подчеркнуть, что попытки Кавальо снизить в Аргентине социальные расходы для достижения бездефицитного бюджета - привели к стычкам населения с жандармами и к буквально паническому бегству инвесторов из страны. Отметим также, что международно признанный минимум зарплаты, обеспечивающий простое воспроизводство рабочей силы - около 3 долл./час. В России сейчас средняя зарплата - около 1,7 долл./час, почти вдвое ниже указанного минимума. Вообще в России доля зарплаты в валовом внутреннем продукте (ВВП) - около 30%, в то время как в Европе и США - около 70%, в Японии - 76%. И потому президент В.Путин совершенно справедливо уделяет особое внимание проблемам бедности и социальных расходов. Это важно и для социальной стабильности в России, и для поддержки нормального конечного потребительского спроса - одного из главных условий активного инвестиционного процесса.
Затем, характер вовлеченности России в антитеррористическую борьбу ни в коем случае не должен приводить к наращиванию внутрироссийского и международного потенциала межконфессиональной и иной конфронтации. Такая конфронтация рассматривается всеми инвесторами как один из важнейших политических рисков при принятии решений о капиталовложениях.
Далее, междуусобная борьба корпоративных групп вокруг власти (всегда и везде существующая) должна идти в цивилизованных рамках, не ставящих под малейшее сомнение демократический характер российской государственности (еще один очень важный фактор политических рисков).
Наконец, Россия должна последовательно доказывать, что ее система законодательства и законоисполнения отвечает современным цивилизованным нормам и реально гарантирует соблюдение прав инвесторов (без таких гарантий в любую страну входят, как правило, лишь деньги сомнительного происхождения). В этом смысле представляется весьма важным шагом предлагаемая передача всех судебных дел по хозяйственным спорам от судов общей юрисдикции к арбитражным судам, что должно резко улучшить качество законоисполнения и обеспечить невозможность "правовых сшибок" судебных решений в хозяйственной и инвестиционной сфере.
Но решение всех перечисленных задач - очевидно, невозможно без дальнейшего укрепления дееспособной вертикали власти в стране. Поэтому очень важно, что президент В.Путин обозначил эту проблему, как один из главных национальных приоритетов.
Однако минимизация политических рисков - необходимое, но не достаточное условие активизации инвестиционного процесса.
Ключевая проблема России в том, что мы, к сожалению, недостаточно подготовлены к приему инвестиций (и в том числе иностранных инвестиций). В этом (и только в этом) смысле - прав советник президента Андрей Илларионов, который сейчас говорит, что иностранные инвестиции России не нужны. Мы недостаточно подготовлены и по определению стратегических направлений инвестирования, и по правовой базе инвестирования, и по организационной культуре и опыту в инвестиционной сфере.
Это понимают и хозяева вывозимых из России капиталов, и иностранные инвесторы. Президент В.Путин недавно сообщил, что вывезенные капиталы возвращаются в Россию - с Кипра, из других оффшорных зон, из США, Европы и т.д. Это - безусловно хорошо. Но ведь пока возвращается лишь их незначительная часть, и лишь постольку, поскольку оценивает риски "замораживания" или конфискации за рубежом (в оффшорах или вне оффшоров) выше, чем совокупные конъюнктурные риски в России.
Инвестиции не идут в Россию прежде всего потому, что у нас пока нет "организационных площадок" для крупномасштабного инвестирования в виде серьезных крупных проектов с участием и под гарантии государства, с привлечением внутренних частных инвестиций. Пока что у нас не созданы даже эффективные механизмы перераспределения внутренних инвестиционных ресурсов из сырьевых отраслей к несырьевым. И потому почти единственный механизм такого перераспределения - покупка сырьевыми корпорациями активов других сегментов хозяйства, в первую очередь пищевой и отчасти обрабатывающей промышленности - по аналогии с японской и корейской практикой финансово-промышленных конгломератов.
Однако в Японии и Корее подобные "широкопрофильные" финансово-хозяйственные конгломераты создавались целенаправленно, в русле государственной стратегии структурной перестройки экономики, и сопровождались мощной господдержкой, в т.ч. финансовой, и соответствующими многообразными встречными обязательствами руководства создаваемых корпораций (ценовая политика, политика занятости и заработной платы, политика обучения персонала, инвестиционные и структурные приоритеты и пр.). А у нас "российские чэболи", не имея ни долговременной стратегии развития, ни государственной поддержки, при первых признаках ухудшения мировой ценовой конъюнктуры и перспектив своего основного сырьевого бизнеса - начинают замораживать инвестиционные проекты, останавливать производства и снижать зарплату работникам.
В настоящее время инвестиции в основной капитал в России идут прежде всего из собственных средств предприятий (амортизация и прибыль) - 55%, еще 25% в совокупности инвестирует бюджет и внебюджетные фонды (это практически только госпредприятия), 8% приходится на банковские кредиты и облигации, и 1% - на акции. То есть весь в совокупности финансовый рынок - дает лишь 9% инвестиционного ресурса России. А в развитых странах Европы и США через финансовый рынок канализируется более 50% совокупных инвестиционных ресурсов, в Японии - более 70% таких ресурсов.
В результате сейчас, по данным статистики, лишь 5% российских предприятий реально занимаются технологическим обновлением своих производственных активов.
Почему ситуация такая плачевная - тоже понятно.
Во-первых, в России налицо существенное недоверие к большинству банков или фондов, аккумулирующих сбережения населения. Но и сами банки - обычно и не имеют серьезных средств для масштабного долгосрочного кредитования реального сектора, и не слишком доверяют кредитуемым предприятиям. А значит, для любой инвестиционной деятельности существует проблема получения дешевого кредита (рынок - это в первую очередь кредит).
В связи с этим необходимо подчеркнуть, что банковская система страны пока что очень слаба, и для ее устойчивости, безусловно, необходимо существенное укрупнение отечественных банков. Однако такое укрупнение также имеет свои ограничения. В частности, одним из подобных ограничений является риск создания ситуаций, когда в тех или иных регионах страны местные банки или филиалы центральных банков окажутся монополистами финансового рынка.
Во-вторых, в России еще нет крупных институциональных инвесторов с "длинными" деньгами - типа инвестиционных, страховых и пенсионных фондов, способных конвертировать сбережения населения в долгосрочные инвестиции.
Но одновременно в России нет и государственных и частно-корпоративных механизмов создания автономного инвестиционного ресурса через "кредитную эмиссию" под продуманные инвестиционные проекты (опыт большинства развитых стран на этапе послевоенного восстановления, опыт так называемых "новых индустриальных стран" в период их "догоняющего рывка", свежий опыт Китая и Малайзии).
Отсутствие институциональных инвесторов с "длинными деньгами" и механизмов создания автономного инвестиционного спроса (например, через госзакупки) - серьезнейшее препятствие для развертывания в стране масштабного инвестиционного процесса.
В последнее время регулярно появляются заявления о том, что настоящий инвестиционный процесс в России пойдет после вступления страны во Всемирную торговую организацию (ВТО). Однако вопрос о вступлении России в ВТО - далеко не прост. В частности, недавно генеральный директор ВТО Майк Мур заявил, что в ВТО необходимы полностью свободный от любых дискриминационных ограничений глобальный режим для прямых иностранных инвестиций, единые экологические стандарты, а также стандарты использования рынка рабочей силы.
Но в последние годы переговоры по новому режиму ВТО (в Сиэтле, Дохе и т.д.) идут очень трудно, и сейчас, по экспертным оценкам, свыше 180 региональных торговых соглашений и блоков охватывают почти половину объема мировой торговли. В этих условиях нарастает давление крупнейших мировых экономических субъектов, и в первую очередь США, с целью форсировать расширение ВТО и предельно либерализовать его режим, а также усилить санкции за нарушения единого либерального режима ВТО.
Грубо говоря, для мировых финансово-экономических "грандов" (особенно сейчас, на фоне рецессии и естественной тенденции повышения протекционистских барьеров между локальными рынками) выгодны предельно либеральная ВТО, и в ней предельно либеральные Россия и другие "развивающиеся рынки". В результате переговоры о конкретных страновых льготах "переходного периода" при вступлении новых членов в ВТО идут все сложнее. А без таких льгот большинство иностранных инвестиций в Россию окажется не вовлекающими, а вытесняющими, то есть отбрасывающими Россию на периферию мировой экономики.
В связи с этим нужно очень серьезно отнестись к проблеме таможенных тарифов. Наше новое тарифное законодательство с упрощенной системой низких тарифов - несомненно, удобно с точки зрения контроля за экспортно-импортными потоками. Но оно - вовсе не благо с точки зрения привлечения инвестиций для структурной перестройки хозяйства на постиндустриальные рельсы. По множеству экспертных оценок, с такой системой тарифов у нас есть высокий риск получить при вступлении в ВТО не наращивание импорта инвестиций, а наращивание импорта товаров и конкурентное "удушение" развитыми странами ключевых современных сегментов российского национального хозяйства.
По этому поводу нужно отметить, что в ЕС, с его весьма либеральной системой международной торговли, сейчас действует более сотни очень резко дифференцированных таможенных тарифов, и за уровень каждого из них идут очень жесткие споры. А ключевая тема этих споров следующая: как тариф сказывается на перераспределении инвестиционных потоков между отраслями, странами и сегментами экономики, и что его изменения будут означать с точки зрения конкурентоспособности Европы на современных глобальных рынках.
Именно такой подход к тарифной проблеме в контексте переговоров по поводу вступления в ВТО требуется и России.
Далее, крайне опасна в условиях недооценки нашего фондового рынка стратегия привлечения прямых иностранных инвестиций для решения долговых государственных проблем через дальнейшую приватизацию государственных имуществ (включая "естественные монополии", предприятия оборонно-промышленного комплекса, земельные ресурсы).
В настоящее время это, с учетом идущей рецессии и ухудшения мирового инвестиционного климата, возможно лишь при передаче активов за бесценок, лишь через "демпинговую приватизацию". Печальные примеры подобного рода - уже обсуждавшаяся Аргентина, а также приобретение "задешево" на фоне недавнего кризиса преимущественно американскими и транснациональными банками и фондами огромных финансовых и производственных активов в Японии и Корее.
И в Аргентине, и в Японии, и в Корее, и в ряде стран Восточной Европы эти процессы привели к существенной утрате реального экономического суверенитета. Поэтому любые проекты приватизации российских госимуществ (особенно с привлечением иностранного капитала) должны сопровождаться, как минимум, достаточно продуманными, жесткими и конкретными инвестиционными условиями.
Однако при этом необходимо еще раз подчеркнуть, что при низких доходах населения (малый потребительский спрос внутри страны) и рецессии на мировых рынках - шансы на привлечение в Россию крупных прямых инвестиций достаточно сомнительны.
Прежде всего для интенсификации инвестиционного процесса необходим мощный и стабильный внутренний платежеспособный спрос, то есть емкий внутренний рынок. Так, например, в США потребительским спросом определяется около 70% ВВП. То есть в сегодняшних экономически благополучных странах решающий вклад в хозяйственное развитие вносит именно внутренний рынок. А значит, и политика зарплат, и политика пенсий и социальных пособий - должна четко учитывать необходимость создания в России массового внутреннего платежеспособного спроса и широких социальных групп, создающих объемный внутренний рынок.
И нужно, чтобы в перспективы этого рынка поверили наши внутренние, отечественные инвесторы. Поверили не только в относительно благополучный сырьевой сегмент и быстроокупаемый сегмент почти не сжимаемого продовольственного рынка, но и в развитие, расширение, усложнение спроса в современных, высокотехнологичных отраслях национального хозяйства.
То есть сначала нужно в полной мере задействовать наш собственный, российский инвестиционный потенциал. Причем в целом возможности для этого есть: валовые национальные сбережения к середине 2001 года превысили 30% ВВП. Это очень большие деньги, но даже они у нас осваиваются в виде инвестиций (не говоря об уже упомянутой "деформированной" структуре этих инвестиций) не больше, чем наполовину. А остальные национальные сбережения идут на наращивание золотовалютных резервов и на вывоз капитала из страны. И до тех пор, пока эта ситуация решающим образом не изменится (а вся мировая историческая практика показывает, что собственно рыночные механизмы такую ситуацию изменить не могут), рассчитывать на кардинальные перемены в инвестиционных результатах нам в России не приходится.
4. Цели, стратегия и инвестиции
В связи с этим нужно еще раз напомнить то очевидное обстоятельство, о котором давно говорят не только сторонники существенной государственной роли в экономике вроде Дж. Гэлбрейта, но и такие либеральные экономисты, как Дж.Сорос: рынок сам по себе не формирует целей. Цели, и в том числе цели трансформации рыночных систем, формируют, ставят, реализуют политические, то есть государственные, субъекты. Одновременно создавая и определенные системы экономических и политических возможностей (в том числе инвестиционных возможностей), и определенные системы политических и экономических рисков.
В чем состоят стратегические цели России, ради достижения которых мы должны привлекать инвестиции? В наращивании и трансформациии индустриально-сырьевого контура, и в довольствовании частью наименее выгодной и экологически издержечной мировой сырьевой ренты? В выходе в режим постиндустриального развития, с использованием соответствующих внутренних ресурсов развития (высокообразованное население, наработанные высокие технологии, сравнительно невысокий уровень потребительских запросов широких масс и т.д.)? Во встраивании на определенных ролях в какие-либо другие системы международных экономических отношений?
Только после выявления, обсуждения, проработки таких стратегических целей может появиться ясность: какие решения возможно и нужно принимать в сфере инвестиций. При этом понятно, что сырьевой и собственно индустриальный сегменты нашего хозяйства еще длительное время будут играть решающую роль и в формировании сальдо платежного баланса страны, и в ее бюджете. И одновременно понятно, что мы уже в процессе мировой экономической глобализации, никуда из него "не выпрыгнем", и вынуждены с ним считаться. А это означает, что мы должны создавать механизмы эффективного сращивания в едином инвестиционном процессе индустриальных и постиндустриальных сегментов хозяйства страны, с учетом необходимости действовать как на внутреннем, так и на мировых рынках.
Таким образом, нам нужна стратегическая оценка: какие отрасли, как, в каком порядке мы должны развивать, а где (и с кем, с какими мировыми рыночными субъектами) мы можем рассчитывать на использование преимуществ мирового разделения труда.
Нужны государственные инвестиционные программы в соответствующих отраслях, доведенные до уровня конкретных, просчитанных, высокодоходных и надежных бизнес-проектов. Нужно точное понимание, где инвестиции могут быть замещающими (вытесняющими), а где - вовлекающими в мировые рынки на выгодных условиях и одновременно обеспечивающими мультипликативные эффекты структурного преобразования и развития по всей отраслевой цепочке хозяйства.
В мире существует большой опыт подобных программ. Помимо японских или корейских государственно-корпоративных альянсов, это, например, "Структурный фонд для содействия экономической и социальной интеграции", работающий в ЕС, или "Контракты планирования между государством и регионами" во Франции, а также системы взаимодействия между государством, регионами и корпорациями в Италии или Германии.
Каждая из указанных систем - совместное государственное, региональное и корпоративное программирование инвестиционного процесса как процесса развития и структурного преобразования хозяйственного контура страны, региона, отраслей с активным участием государства. Так, например, во Франции соответствующая программа на 1989-93 годы была в качестве системы национальных приоритетов включена в 10 национальный пятилетний план, причем 62% ее финансирования обеспечило государство.
Заметим, что один из важнейших компонентов подобных программ - перераспределение ресурсов из ликвидируемых предприятий в новые, строящиеся. Если же таких программ нет и эта проблема не решается - возникают депрессивные регионы и зоны застойной безработицы, как это уже произошло у нас в России в результате закрытия угольных предприятий на Дальнем Востоке.
Нам в России нужна практическая, конкретно-деловая демонстрация государственной заинтересованности в таких программах и вовлечения в них частно-корпоративного российского бизнеса. Нужна демонстрация решимости России выстроить новую хозяйственно-экономическую систему, способную к развитию, мало зависимому от текущей конъюнктуры мировых рынков. Только тогда приобретут ключевую инвестиционную роль сбережения российского населения. Только тогда в страну начнет массово возвращаться "сбежавший капитал". И только тогда в Россию пойдут доброкачественные, эффективные иностранные инвесторы.
Возвращаясь к проблеме политических рисков как одном из важнейших факторов современного (постсентябрьского) мирового инвестиционного климата, нужно обратить внимание на то, что политическая цена сильной России как одного из главных гарантов стабильности в Евразии и вообще в мире - сегодня объективно весьма высока. И эта политическая цена может иметь серьезный геоэкономический и конкретный инвестиционный (как прямой финансовый, так и косвенный технологический) эквивалент.
Но чтобы всерьез говорить о подобной цене со всеми в мире, кто действительно заинтересован в указанной стабильности - нам нужно сначала точно понять и назвать наши, российские стратегические цели.
России очень нужны инвестиции. И заметные хозяйственные успехи, и определенные неудачи последних лет показывают, что мы должны и можем организовать в стране нормальный, эффективный, динамичный инвестиционный процесс. Но для этого России насущно необходимо определить стратегию долгосрочного хозяйственно-экономического развития - единую стратегию государства, бизнеса и регионов. Причем выбирать такую стратегию придется в сложных исторических условиях и исходя из анализа возможных "постсентябрьских" трансформаций мирохозяйственной системы.
Лев Черной. Коллективная монография, изданная в 2002 г. Институтом социально-политических исследований РАН, МОО СДР «МИР», Фондом поддержки ученых «Научная перспектива»
